Владимир КОРОТКЕВИЧ
ПЛОЩАДЬ МАЯКОВСКОГО (пер. с белорусского)
Мерзкий, холодный, осенний день. Такси замедляют бег. Над городом небо, как серая тень, Над городом мокрый снег. Снег на карнизах белеет полосками, Снег лежит на плечах Маяковского, Мокрый снег, Мокрый снег... Мокрый снег Исчезает с асфальта, на газонах лежит. Серый асфальт и седой газон. Мне до боли, до боли хочется жить, Хочется жить, Хочется жить, Как не хочет снег, Как не хочет трава, Как не хочет бронзовый — он. Снег мельтешит на опущенных веках, Простоволосый иду, как во сне, А в волосах моих веет ветер Мокрый, мокрый снег. Мокрый снег. Снег.
I
Любимая, помнишь? Была весна. (Весна? На этой земле?) На машину просто летела сосна, В небо вздёрнув крылья ветвей, И клаксона звук побудку гудел, Дым зелёный клубился в лесах, Необъятная синь стояла везде — В моём сердце и в небесах. Опьяневший от запаха леса шофёр Мог бы спутать дорогу с рекой, Даже ветви тянулись до самых зорь, Даже пни теряли покой. Ожидали нас тысячи городов С миллионом людей и слов, С белыми башнями, с пеной садов, С золотом куполов. Ожидала нас на лугах тишина, Отраженье луны в воде, Белые песни, что тихо звенят В ушах дорогих людей, И ты мне была, как свет на воде, Как стих, как дыханье, как хлеб. Где мне было на руки твои глядеть? Я любил, — а значит, ослеп. Боль счастливая сердце связала мне, Стало жить веселее вдруг. ................................... Ничего, ничего не сказал я тебе, Были соседи вокруг. Расставанье. Вновь город. И вновь огни. Нестройный гомон дружков. И скоро мы будем совсем одни, Одиноки во тьме домов. — Ну скажите хоть что-нибудь. Город во сне. Я вскоре останусь сам... — Как-нибудь заходите домой ко мне. Метро «Маяковская». Там... Май легко пленит! Отвечай скорей — Кто поверит в скончание дня? — Лишь не я. Я дошёл до родных дверей, Я дошёл до самых родных дверей И тут Убили меня.
II
Пыльным стеклом небеса висят, Снег мокрый идёт день и ночь. Нужно было бежать, бежать, Бежать от неё прочь. Как я мог не заметить, Что подснежник другому цветёт? Как я мог не заметить На тонкой руке перстенёк? Как я мог не заметить, Что наши различны пути? Как я мог не заметить? Не заметил! Плати!!! Вновь перрон, А в дальнем его конце Железо, кирпич, бетон. Ремонт. Нержавеющую сталь И ту отдают в ремонт. А сердце моё не сталь, не бетон, — Трепещет от неги и мук. Как гильотина, двери в вагон: Мёртвый, холодный стук... Смесь проводов, Вагоны мелькают, Безразличный лязг, Огни, огни, Пассажиры в окно На себя кивают — Никого больше в жизни не видят они. Проводов мешанина. Вагоны. Вагоны. Вой далёкий плывёт средь огней. Где ж ты, где ж ты, земля зелёная С белой-белой песней своей?
III
Ночью висит папиросный топор. Я один с бутылкой вина. У меня серьёзный мужской разговор С тем, кого любит она. — Сигареты? — Спасибо, курю «Беломор». — А в Минске? — «Неман» курю. Закури моих. — Закури моих. — Спасибо. — Благодарю. Прости мне, братец. — Даруй мне, браток. — Крепкий. — И твой не трава. Опоздай ты к ней хотя б на чуток, Я б не слушал твои слова, Как и ты мои. И, значит, язык Мне замкнуть и таскать с собой. — А я, ты знаешь, просто привык, Что она завсегда со мной. — Слышишь, не смей! Ты об этом — не смей, Ты просто люби и живи, Никто на свете, Ей-Богу, никто Не достоин большей любви. Люби её, До смерти люби, Вам горе и радость делить, Я просто убью тебя, если ты Попробуешь не любить. — Как же тебе? — Не привыкать. Но помни: Люби и молчи. Русских женщин нельзя обижать. — А белорусских мужчин? — А мы такие же, как на Руси, Всласть бранимся и пьём вино, И любим тащить, и любим косить, И любим работу. Но — И верим сердцу мы каждый раз, И любим дары невест, А если обидят любимые нас, Мы с хвалою идём на крест: Ave, Regina, Сияй меж людьми Тысячелетий гроздь, Ave, родная, На, возьми, — Вот самый крепчайший гвоздь.
IV
Ночь появилась на смену дня. Дома я усидеть не мог. Сиянье неонового огня. Площадь. Конец дорог. А мы — такие же, как на Руси? Как сказать мне хватило сил? Я мог тебя и её обмануть, Но ночь нельзя обмануть. Молчи. Хоть тысячу и один год. Слышите? Я молчу. Я перчатку вместе с пальцами — в рот, Ни звука издать не хочу. На площади гибнет шажок за шажком, Им никого не задеть, И слёз уже нету, и в горле ком, И лучше бы мне умереть. Я стою у тяжёлых твоих ворот, Я хожу под тёмным окном, И вот в осаду меня берёт Круг Садовый огнём. Он всё ближе и ближе подходит ко мне: «Мы друзья, ты её отпусти И сдавайся! Слышишь, сдавайся нам... Тысячам тёплых квартир. — Я не хуже, поверь, Побудь со мной...» — Оставьте! Меня, как дурман, Влечёт окно квартиры одной И в этом окне — полутьма.
V
На бронзе золотом отблеск огня. Ветер свистит и свистит. Ты ростом, пожалуй, почти как я, А глаза у меня, как твои. Мы с тобою на площади этой одни, Дай, я руку твою возьму, В одном огне мы крылья сожгли, Только разное имя ему. Владимир, слышишь? Пойдём со мной, Выпьем бутылку вина. Не в шалмане, Что тут, за твоей спиной, Сюда может прийти она. С плечей, что оплакал своей тоской, Пальто невесомое скинь, И руки мужские погладят его, Чужие руки погладят его В стане чужом — «Пекин». В стане другой — как майский венок — Зал, где ложки берут, Где в глаза глядят, где хлещут вино, Где голотурий жрут. Зал утопает в липком вине, Но тут и к звёздам взлететь... Как мне тяжко, родной мой, как тяжко мне, Лучше бы мне умереть! Тяжко тебе, а мне — вдвойне. Потому и пришёл. И стою. Твоя история ведома мне. Послушай лучше мою.
VI
В атомный век, в пластмассовый век, Век ненависти и любви Жил себе на земле человек Из плоти, костей и крови. Считали поэтом. В ранг возвели. Он жил. Пытался творить. И так полюбил, как на этой земле Не каждый умеет любить. Пусть была она не самой красивой, Но солнца огонь её золотил. Много-много песен, дурацких и сильных Своей хорошей поэт посвятил. Он с нею ходил за синее море, В глубины веков направлял свою песнь, И даже под звёзды, к чистым зорям, Он с нею летал, не умея лететь. Припомнив глаза её серо-синие, Он даже травы не смог бы примять, Он за неё под скалами гибнул, Стократ умирал, чтоб вновь оживать. Люди, люди, разные люди, Услышьте глухое слово моё: Такого, такого больше не будет, Будут звёзды — не будет её. Женщина другу сказала: «Конец». Он долго молча сидел И сказал: «На меня не хочешь глядеть? На портреты будешь глядеть». Он сказал — а меня убивает тоска, Песня моя умерла И сердце, как птица в мокрых снегах, Сломало оба крыла. За солнцем летел сквозь дождь и буран, За солнцем стремил свой бег, За солнцем. А солнце закрыл туман И мокрый завеял снег. Бронзовый мой, заснеженный, белый, Ко мне одиночество вновь пришло В снежный, В чёрный мой понедельник. Октябрь, двенадцатое число.
VII
Вспоминаю мой тёплый дом. Мыслей холодный пожар И над рабочим столом Сикстинской Марии лик. Лишь к тебе, лишь к тебе одной Полёт моих спутанных чар. Смилуйся, дай мне покой, Чистейшей любови блик. Я не знаю, ты иль она Явилась сейчас в этот дом. Я не знаю — ты иль она Над моим бессонным столом? Если ты — красота, коей молимся мы, — Движешь землю и всё, что на ней, — Вызволи из бесконечной тюрьмы, Сделай меня сильней. И если не можешь ты сделать так, Чтоб любила меня она, И если не можешь ты сделать так, Чтобы вновь вернулась весна, И если не можешь ты сделать так, Чтоб за руку со мною — в ночь, Сделай так, чтобы сына она родила Иль, ещё лучше, дочь. На руках носил бы, не помня зла, Чтоб она счастливой жила, Чтоб росла, чтоб на мать похожа была, Чтоб на мать похожа была. На меня похожего бы нашёл Очень доброго парня ей, Посмотрел бы, утешился — и ушёл, И конец истории всей. Я каждому голову бы разбил, Кто б для пользы своей захотел Её обмануть, Её обхитрить Иль его распять на кресте. ............................ За дверями дома квартира твоя. Снег безумный в глаза мне бьёт. Вы, продажники! Слышите, это я Стою на страже её. Отныне — вовеки, Помните, верьте, Я стою, Я сжимаю меч и трубу, Для подлости, Горя, Для самой смерти Эти двери будут — табу. ............................ Тучи над городом проплывают, Над площадью замедляя бег, И в волосы мне навевают Снег, Мокрый снег, мокрый снег, Мокрый, холодный снег. |