Назад Домашняя Вверх

 

Александр  СУРНИН

 

ЛЮБИМЫЙ ЕВРЕЙ

 
 

Не копай другому яму — сам повалишься в неё.

Франциск Скорина

 Юрий Николаевич, генеральный директор небольшого, но достаточно стабильно работающего книжного издательства, сидел с утра у себя в кабинете и предавался невесёлым думам.

А подумать ему было о чём. Только недавно он, казалось бы, преодолел до конца все негативные последствия дефолта (слово-то — мало того, что американское, да ещё и такое гадкое на слух!), обеспечил пакет заказов и вновь набрал обороты, как вдруг выяснилось, что денег в издательстве практически нет, поскольку он умудрился своими руками раздать их в долг своим партнёрам. В этом он был, безусловно, прав — выбрался сам, помоги другому. Но на сегодняшний день ситуация была такова: время от времени он снимал телефонную трубку набирал очередную цифровую комбинацию и напоминал своим недобросовестным кредиторам о том, что пора бы, мол, и честь знать. Но заёмщики с возвратом денег не торопились. Они торопливо, громогласно и совершенно искренне заверяли Юрия Николаевича в том, что в данный момент у них ещё нет денег, пока нет, но как только они появятся… ну и так далее. О подобных ситуациях образно выразился великий поэт современности: вот вам бизнес по-российски — брать беру, да хрен отдам. Впрочем, вряд ли Юрию Николаевичу были известны эти строки и я не думаю, что он цитировал их в своих размышлениях. Ход его мысли был менее затейлив.

«Козлы… Кругом сплошные козлы. Кому они говорят, что у них сейчас денег нет? Мне? Меня обмануть пытаются? Можно подумать, что я не могу отследить их заказы и просчитать доходы… Издателей в стране не так уж много, и все мы друг друга знаем. Так что я знаю — есть у них деньги, всё есть, даже с лихвой. Скоты… Натравить бы на них бандитов каких, что ли… Вот только неэтично. Я же всё-таки воспитанный человек… Да и бандит уже не тот пошёл… Они сейчас сами на легальный бизнес переходят. Охрана там, прочее… Вот если бы лет пять назад… Всё в зубах принесли бы. А теперь… “Нету денег, нету денег… Подожди, попозже, всё вернём, звони…” А вот сделаем оригинал-макеты, дойдёт дело до печати, чем типографии платить буду? У них кредитов не бывает, там стопроцентная предоплата. Исключения настолько редки, что об этом даже и думать не стоит. А если сроки завалю, следующие заказы уже не обломятся, к другим уйдут… Но и это ещё не всё… Люди, мать их… Людям зарплату откуда брать? Я уж и так сколько могу задерживаю, недоплачиваю, нормы режу, ФЗП в оборот запускаю… А люди у меня неглупые, они это прекрасно понимают. И им это не нравится. А что делать?.. Ну ладно, пока люди ещё работают, но уже потихоньку начинают жаловаться, говорить, что денег хотят. И правильно хотят… Я тоже хочу… А ведь когда-нибудь им это надоест, и они уйдут. Все вместе. Сработанный коллектив. Их где угодно с руками… Набрать-то новых не проблема, но это уже не будет единая команда, они не сразу в полную силу работать начнут, им притереться будет нужно, требования усвоить, стандарты местные... А если какие конкуренты узнают, что от меня ушла команда, да ещё и в полном составе, то это всё. Петля. Можно закрывать издательство и переходить на торговлю водкой».

Конечно, мысль человеческая редко бывает настолько связной, насколько это изложено здесь, и я даже не берусь сказать, сложней или примитивней она в действительности, до её изречения, но в общем и целом то, что принято называть мыслью, калейдоскоп слов и образов, имел приблизительно вот такой вышеизложенный смысл, и Юрия Николаевича это весьма угнетало.

Вот так он сидел и думал невесёлую думу свою уже который день. Он, конечно же, прекрасно понимал, что как-нибудь да выпутается, что безвыходных положений не бывает, но выхода пока не находил. Неизвестно, сколько мог бы продолжаться подобный ступор, если бы, как это довольно часто и происходит, не пришёл на выручку Его Величество Случай.

 

В один прекрасный момент погружённый в свои размышления Юрий Николаевич внезапно встряхнулся, услышав дружный хохот, доносящийся из техотдела. Конечно же, в этом не было ничего удивительного либо из ряда вон выходящего, смеяться на работе никому не возбранялось, но это был даже не хохот. Это было такое бурное дружное ржание, такой рёв, что Юрий Николаевич поневоле заинтересовался причиной массовой истерики и вышел из кабинета.

— Что случилось, коллеги? — спросил он у сотрудников.

— Да вот… — ответили ему. — Взгляните сами, какой бесподобный сканерный глюк.

Здесь я должен ненадолго прервать своё повествование для того, чтобы дать читателю необходимые пояснения, ибо далеко не каждому известны тонкости издательского дела.

Развитие компьютерной техники привело, без преувеличения, к технической революции в полиграфии. Прежде всего канули в Лету самые трудоёмкие процессы, и в их числе — ручной набор. Исчезли наборные кассы со свинцовыми литерами, набор теперь производится непосредственно на компьютере, затем, после, опять же, компьютерной вёрстки, отписывается файл определённого формата. Из этого файла выводятся плёнки, с плёнок выводятся фотоформы, успешно заменившие собой свинцовые формы и клише, и ставятся на печатный станок.

Я понимаю, что пояснение сделано очень упрощённым, но думаю, что этого достаточно.

Процедура компьютерного набора также претерпела значительные изменения. Сейчас уже всё реже и реже текст набирается руками, и если раньше компьютерщик обязан был иметь навыки профессиональной машинистки, то теперь это вовсе не обязательно — на смену ручному труду пришёл сканер. Текст сканируется и передаётся в программу «FineReader» («Хороший читатель»). Сканер видит текст как рисунок, но программа умеет распознавать его как текст. Последние версии этой программы уже распознают текст практически безошибочно, но такая точность существовала далеко не всегда, бывало так, что программа неточно видела изображение букв, особенно в машинописном тексте, и ничтоже сумняшеся вставляла в текст слово, наиболее подобное распознаваемому по начертанию, поэтому в первых версиях иной раз происходили изумительно забавные казусы.

Одну из таких ошибок и высмеивали сейчас всем техотделом: вместо фразы «…как всякий великий герой, он никогда надолго не задумывался», программа прочла: «…как всякий любимый еврей…» — и далее по тексту.

Повеселившись вместе с коллегами, Юрий Николаевич снова ушёл в свой кабинет и предался прежним размышлениям. Но, как это часто и случается, внешние обстоятельства кардинально повлияли на ход его мыслей, и фраза «любимый еврей» время от времени непроизвольно всплывала в его сознании до тех пор, покуда он поневоле на ней окончательно не зациклился. Наконец, в конце рабочего дня он не выдержал и вслух произнёс:

— Любимый еврей, говорите? А что…

 

В результате в ближайшем номере местной газеты «Рабочие вакансии» заинтересованные в трудоустройстве читатели кто с изумлением, а кто и с сарказмом прочли следующее объявление: «Требуется умный и предприимчивый еврей на должность финансового советника».

 

А под конец недели такой еврей нашёлся.

В пятницу под вечер в кабинет заглянула миловидная секретарша Алёна и, округлив глаза, прошептала:

— Юрий Николаевич, к вам посетитель.

— Кто такой? — поинтересовался Юрий Николаевич.

— Ой… — ответила Алёна и ничего больше не добавила.

— Вот как… — хмыкнул Юрий Николаевич. — Ну что ж, пригласи. Посмотрим, что за ой…

При виде посетителя у Юрия Николаевича чуть было не вырвалось то же самое междометие. И не удивительно — бывают типичные лица, но такого, настолько типичного еврейского лица Юрий Николаевич ещё не встречал. Всё в этом лице — и нос, и пейсы, и библейское выражение глаз — до того соответствовало друг другу, что даже пиджак на посетителе выглядел типичным еврейским лапсердаком с кучей необъятных карманов, из которых можно извлечь всё, что угодно, вплоть до коровы или овцы, и для полного комплекта в данном костюме не хватало, пожалуй, только ермолки. Посетитель окинул с порога Юрия Николаевича неожиданно умным и цепким взглядом и сказал:

— Здравствуйте. Меня зовут Лев Израильевич. Скажите, это вы разместили в газете такое странное объявление?

— Здравствуйте, — ответил Юрий Николаевич. — Да, объявление разместил я и не понимаю, что вы нашли в нём такого странного.

— А что, вы таки где-то встречали глупых и непредприимчивых евреев? Скажите что да, и я вам не поверю, пока вы мне их не покажете.

Юрий Николаевич рассмеялся:

— Вы очень убедительно высказались, но работа, которую я хочу вам поручить, действительно требует немалого ума и предприимчивости.

— Расскажите, и мы посмотрим, — ответил Лев Израильевич, усаживаясь в кресло.

«Вот хам бесцеремонный, — мелькнуло в голове у Юрия Николаевича. — Даже разрешения присесть не спросил, ведёт себя как дома… И так вот, по-хозяйски: расскажите… Ну да ладно, посмотрим… А рассказывать всё равно надо».

И, решившись на выдачу коммерческой тайны, он точно и подробно описал своё финансовое положение, после чего подытожил:

— В общем, Лев Израильевич, имеет место следующая задача: получить деньги с моих должников. Это я и хотел бы поручить умному и предприимчивому человеку. Вы будете иметь за это оклад плюс проценты с вырученной суммы в качестве премиальных. Поэтому вернуть долги по максимуму будет и в ваших интересах. Подумайте хорошенько, и в понедельник дайте мне ответ.

Лев Израильевич не стал долго размышлять:

— Я таки не понимаю, зачем нам ждать до понедельника. Я выслушал ваше дело и могу сказать, что оно не требует ни большого ума, ни большой предприимчивости. Искать для этого умного и предприимчивого еврея — всё равно, что нанимать профессора математики для решения элементарных арифметических задачек. Честно признаться, я рассчитывал на более интересные предложения, но если вы так настаиваете, я могу заняться и этим вашим делом. Кстати, уточните: какие проценты вы хотите мне положить?..

 

Через несколько дней один из должников Юрия Николаевича, его коллега Александр Евгеньевич, сидел в своём рабочем кабинете и размышлял над новым проектом. Судя по его довольному выражению лица, дела складывались неплохо и утро не предвещало никаких неприятностей. Вроде бы. Но человек предполагает…

Внезапно дверь его кабинета приоткрылась и секретарша произнесла:

— Простите, Александр Евгеньевич, к вам посетитель.

— Что ему нужно?

— Говорит, личный вопрос.

— Гм… А кто он такой?

— Ой… — вздохнула секретарша и не добавила больше ни слова.

— Ну что ж, пригласите, — разрешил Александр Евгеньевич и уже в следующий миг пожалел о сказанном — перед ним предстал Лев Израильевич во всей своей красе и при всём своём еврейском колорите.

Лев Израильевич внешне скромно, но с уверенностью прошёл в кабинет, уселся в кресло и только после этого сказал:

— Здравствуйте, Александр Евгеньевич.

— Простите, разве мы знакомы? — поинтересовался Александр Евгеньевич, с невольным любопытством поглядев на посетителя.

— Нет, пока не имел чести, так что давайте заодно и познакомимся. Меня зовут Лев Израильевич.

— Очень приятно, — машинально ответил Александр Евгеньевич, хотя и не почувствовал никакой приязни. — Что вам угодно?

— Что мне угодно? — переспросил Лев Израильевич. — Мне угодно… Впрочем… Что такое угодно? Я, поверьте, и не пришёл бы к вам, но это, увы, не моя инициатива. Меня к вам прислал… Точнее, мне посоветовал к вам зайти Юрий Николаевич. Вы же помните его? Ах, поверьте мне, в моём-то возрасте я в людях разбираюсь, Юрий Николаевич — золотой человек! Милейший! Прекраснейший! А вы знаете, как это много в наше время? Вот вы наверняка даже не представляете, каково нынче, в такие времена, приходится пожилому еврею! Все эти перестройки, перестрелки, Господи!.. Новая страна, новые власти, новые структуры, новые деньги — и всё это на мою несчастную еврейскую голову! Всё дорожает — вы знаете, как всё дорожает? Квартплата, транспорт, продукты, всё на свете! А я пожилой человек, у меня больная тёща! Представляете, ей девяносто лет! Она почти что не поднимается с постели! Моя несчастная жена выносит за ней горшки и поэтому не работает, а вы представляете, каково мне?

— Но позвольте… — пробормотал обескураженный Александр Евгеньевич. — Но почему вы с этим приходите ко мне? При чём здесь я?

— Ах, да что вы… — произнёс Лев Израильевич. — Вот я вам говорю: я пожилой человек и у меня больная тёща! Как это ужасно! Нет, конечно же, какие-то деньги у меня водились, не без того, а Юрий Николаевич — золотой человек! Он всегда по возможности мне помогал, дай ему Бог всего хорошего. Но однажды, вы же знаете, были и у него нелёгкие времена. Он пришёл ко мне, и сказал: мол, Лев Израильевич, можете ли вы занять мне денег? А как я могу не занять? Ведь Юрий Николаевич — золотой человек!

Тут у Александра Евгеньевича возникло некое смутное подозрение. В голове у него зашевелились всяческие неясные мысли, но он, ошарашенный многословием Льва Израильевича, почему-то не мог придать своим мыслям вид законченной формулировки, и только молча, слегка приоткрыв рот, смотрел на него, как заворожённый. А Лев Израильевич, словно тетерев на току, продолжал сплетать слово за словом:

— Так вот, Юрий Николаевич — золотой человек. Ну как я мог не занять ему денег, если он такой золотой человек? Конечно же, я занял. А потом… Ну вы же сами, наверное, знаете — всё дорожает, всё летит в тартатары! А у меня больная тёща! А вы знаете, в какие деньги обходятся лекарства и уход? Так вот, Цилечка моя и говорит мне: Лёвушка, сходи к Юрию Николаевичу, поговори с ним, ты же ему занимал деньги, так почему бы ему тебе их не вернуть? Он же золотой человек! Ну я и сходил. А Юрий Николаевич и говорит мне: так, мол, и так, Лев Израильевич, у меня сейчас с деньгами очень плохо, поверь мне. А как я могу не поверить золотому человеку? Я верю. А он и говорит: сходи, Лев Израильевич, к Александру Евгеньевичу, он занимал у меня денег и должен именно ту сумму, которая тебе необходима. Он человек порядочный, он тебе отдаст. Обязательно отдаст. Представляете, Юрий Николаевич именно так и сказал: обязательно. И как же ему не поверить? Он же золотой человек! А чтобы вы не сомневались, он и записочку для вас написал, вот, полюбуйтесь. Это же надо, какой золотой человек!

— Но позвольте, — наконец-то пробился сквозь поток словоблудия Александр Евгеньевич. — Да, записка, я понимаю… здесь действительно его подпись, и на фирменном бланке, но… Но с чего Юрий Николаевич взял, что у меня есть деньги и я в состоянии отдать вам нужную сумму? Я тут сам без денег, с хлеба на квас…

— Александр Евгеньевич, вы же умный человек, — устало вздохнул Лев Израильевич. — Но и Юрий Николаевич тоже умный человек. Он знает, что у вас сейчас появился крупный издательский проект, что он имеет спрос и хорошо реализуется, а вы мне про хлеб с квасом… Вы оглянитесь вокруг себя: у вас в офисе недавно был сделан дорогой евроремонт, стены ваши просто кричат об этом, а вы говорите денег нет… Юрий Николаевич в курсе всех ваших дел, поверьте, это же такая голова, такая… Всем интересуется, всё знает. Одно слово — золотой человек, и добавить к этому нечего. А у меня больная тёща…

Александра Евгеньевича прошиб холодный пот. Ему стало предельно ясно, что сидящий перед ним Лев Израильевич относится к тому типу людей, которым легче отдаться, чем объяснить, почему ты этого не хочешь, и теперь, раз уж он попал в кабинет и уселся в кресло, избавиться от него будет практически невозможно. Но и расставаться с деньгами тоже не хотелось. Поэтому Александр Евгеньевич вклинился в короткую паузу между двумя фразами и вымолвил как можно более надменным тоном:

— Ну ладно, уважаемый, ваша тёща меня не интересует, мне своей достаточно. А денег для вас у меня нет. Так что попрошу вас покинуть кабинет, вы мне мешаете работать.

— Да как я могу, Александр Евгеньевич, — чуть ли не со слезой в голосе вскричал Лев Израильевич. — Помилуйте, это же совершенно негуманно! Поймите, если вы не вернёте мне ваш долг, моя тёща может умереть! А вы знаете, во что обходятся нынче приличные похороны? Ведь для этого нужно сначала обмыть тело, а потом обрядить его во всё новое и уложить в хороший гроб! Неужели моя тёща недостойна хорошего гроба? А потом — отнести на кладбище, выкопать могилу… Вы не знаете, сколько сейчас берут могильщики? Нет? А я узнавал! Это же… ужас какой-то! А потом нужно будет ставить надгробие, оградку и памятник! Разве моя бедная больная тёща не заслужила себе хороший мраморный памятник? Да я сам умру от огорчения, если на могиле моей тёщи не будет стоять приличный памятник! А вы говорите, нет денег… Вы же меня этим просто убиваете! И Юрий Николаевич — вы представляете, как он будет в вас разочарован? Как можно разочаровывать такого золотого человека?! Это же… вандализм какой-то!

Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения Александра Евгеньевича. Ему больше всего на свете захотелось ударить Льва Израильевича чем-нибудь тяжёлым, но… Уголовный кодекс — штука суровая. Огромнейшим усилием воли Александр Евгеньевич подавил в себе сей порыв, снял трубку с внутреннего телефона, вызвал охранников и распорядился вывести Льва Израильевича из кабинета. Когда два дюжих молодца чуть ли не выносили Льва Израильевича под белы рученьки, он, жалко всхлипывая, приговаривал:

— Александр Евгеньевич, вы же не понимаете, как трудно жить в нынешней России бедному еврею, особенно когда у него больная тёща. Да если вы сумеете проявить гуманность, моя тёща сама поднимется со смертного одра и придёт вас благодарить. И что я таки смогу с ней поделать? Я, как честный человек, скажу ей одно: представляете, мама, Александр Евгеньевич — золотой человек, как и Юрий Николаевич. Вы же понимаете…

Захлопнувшаяся дверь оборвала его речь на полуслове. Александр Евгеньевич отёр со лба испарину и налил себе воды из графина. Впрочем, что вода… Ему жутко захотелось напиться.

Время между тем шло, как ему и полагается, и в конце концов подошло к обеду. Александр Евгеньевич имел привычку обедать в ресторане неподалёку от офиса. В нужное время он поднялся, надел плащ, вышел из кабинета — и застыл в позе каменной бабы. В приёмной сидел Лев Израильевич и жевал пирожок. Увидев Александра Евгеньевича, он судорожно сглотнул и торопливо заговорил:

— А я вас дожидаюсь, Александр Евгеньевич. А вы обедать, да? А я здесь, по-домашнему… Мне моя Цилечка с утра пирожок завернула, возьми, говорит, Лёвушка, на всякий случай, вдруг задержишься, так покушать тебе нужно будет, а то у тебя желудок больной, тебе питаться вовремя нужно… Ах, вы не представляете себе, какой золотой человек моя Цилечка! За мамой, как за малым ребёнком ухаживает… Я ведь, кажется, говорил вам, что у меня больная тёща? Вы представляете, ей девяносто лет! Дай Бог всем нам до такого возраста дожить! А потом и за нами дети присмотрят… У вас есть дети, Александр Евгеньевич?

Из Александра Евгеньевича вырвался тяжкий нутряной вздох. Постояв некоторое время на одном месте, он тихонечко развернулся и на непослушных, словно ватных ногах зашёл обратно в кабинет. Аппетит ему отшибло напрочь.

Весь остаток рабочего дня он просидел за столом, бездумно глядя в одну точку, обхватив голову руками, и приговаривал:

— Что делать?.. Что делать?.. Боже мой, какой идиотизм!..

В конце дня он, краснея и морщась, вызвал в кабинет охранника и даже не распорядился — попросил:

— Подайте, будьте добры, машину прямо к подъезду и проведите меня побыстрее мимо того сумасшедшего, что в приёмной сидит.

И с болью в голосе добавил:

— Он с ума меня сведёт…

Конечно же, на Льве Израильевиче не было защитной гимнастёрки, но насчёт свести с ума… короче говоря, на этом испытания Александра Евгеньевича не закончились. Выйдя из машины и поднявшись по лестнице, он увидел сидящего на ступеньках возле его двери Льва Израильевича и поневоле впал в ступор. Лев Израильевич же, завидя Александра Евгеньевича, изобразил на своём лице искреннюю радость и заговорил:

— Ну наконец-то, дорогой вы мой! А то я уж совсем вас заждался… Я, вы знаете, подумал: Александр Евгеньевич человек занятой, в рабочее время ему некогда со мной разговоры разговаривать, так лучше с ним вечером, после работы, сесть да посидеть, о делах наших побеседовать… Правда, Цилечка дома, наверное, беспокоится, да и тёща… Господи, она у меня такая больная! Я так за неё переживаю! Вы себе не представляете…

— Как вы здесь оказались? — прошептал потрясённый Александр Евгеньевич. — Вы же только что были в офисе! Я же на машине ехал! Как вы меня опередили? Это же… просто мистика какая-то!

— Да что вы, Александр Евгеньевич, какая там мистика! Просто вы ехали не спеша, а я немного поторопился. Вы же понимаете, человек всегда может поторопиться, особенно когда у него больная тёща…

Осторожно, стараясь не споткнуться, Александр Евгеньевич обошёл сидящего на ступеньках Льва Израилевича, подкрался к двери, судорожным движением повернул ключ в замочной скважине и не вошёл, а прямо-таки ворвался в квартиру. Захлопнув за собой дверь, он рухнул на первый попавшийся стул и долго не мог отдышаться.

До поздней ночи он панически прислушивался к каждому шороху и с испугом косился то на открытую форточку, то на балконную дверь. А ночью ему снились кошмары. Он просыпался в поту, с матерной бранью на устах, пил из-под крана холодную воду и опять засыпал. И опять ненадолго. Вновь и вновь в его сновидениях возникали то Лев Израильевич, его то больная тёща в постели, то Цилечка с ночным горшком в руках, то они все вместе. А над ними в облаках парил, подобно горному орлу, золотой человек Юрий Николаевич.

 

Наутро, после практически бессонной ночи, Александр Евгеньевич перекусил чем попало на скорую руку, ибо привычный завтрак просто не полез в глотку. Одевшись и сунув ноги в нечищеные ботинки (до чистки ли после этаких кошмаров), он вышел из квартиры и немедленно схватился за голову — Лев Израильевич всё так же сидел на прежнем месте. Прежде чем тот успел раскрыть рот и вымолвить первое слово, мгновенно обессилевший Александр Евгеньевич присел рядом с ним на ступеньку и тихо спросил:

— Послушайте, Лев Израильевич, на какую сумму вы претендуете?

Лев Израильевич незамедлительно назвал сумму. Александр Евгеньевич на секунду призадумался, затем заметил:

— Но я же занимал меньше. — И уточнил: — Гораздо меньше.

Лев Израильевич вздохнул, посмотрел на Александра Евгеньевича своими умными и цепкими глазами и, разведя руками, произнёс:

— Процентики наросли… Как в банке… Вы же понимаете, вы же умный человек. Но зато вы не предсталяете, как моя больная тёща будет вам признательна… Вы знаете, сколько ей лет? И в таком-то возрасте… А Цилечка-то как будет рада! Благодетель вы наш…

И Александр Евгеньевич безнадежно вздохнул.

Здоровье дороже…

 

Спустя некоторое время Лев Израильевич без стука, уверенно минуя секретаршу, вошёл в кабинет Юрия Николаевича и, навалившись обеими руками на его стол, заявил:

— Вам надобно денег? Их есть у меня.

И выложил на стол толстую пачку наличных.

 

Весь день ошарашенный таким счастьем Юрий Николаевич не отпускал Льва Израильевича из кабинета и, хохоча, без устали выспрашивал у него все подробности.

— Так, говорите, больная тёща?

— Да-да, ей девяносто лет. Вы представляете себе?

— И Цилечка?

— Цилечка моя как пчёлка, с утра и до вечера вокруг больной мамы. Вы знаете, как евреи любят своих матерей? Даже присказка такая есть…

— Какая?

— Ну, если у человека есть жена и любовница, но он больше любит жену, — то это англичанин. Если у человека есть жена и любовница, но он больше любит любовницу, — то это француз. А если у человека есть жена и любовница, но он больше любит маму — таки это еврей.

Юрий Николаевич взорвался хохотом.

— А я, говорите, золотой человек? — ещё раз переспросил он, отдышавшись.

— Ещё и какой золотой! — воодушевлённо воскликнул Лев Израильевич. — Не золотой — бриллиантовый! Платиновый! А вы что думали? Кто ещё сможет, вернув себе деньги, и со мной немножко поделиться? Только золотой человек! Ведь никто же не подойдёт ко мне и не скажет: Лев Израильевич, вот, мол, нате, возьмите денег. Вы же понимаете, какие сейчас времена! А я же пожилой человек! У меня же больная тёща! Вот и Цилечка моя то же самое скажет…

Юрий Николаевич представил себе Александра Евгеньевича, выслушивающего всю эту галиматью, и захохотал пуще прежнего.

— Господи… — насилу произнёс он, отдуваясь от смеха. — Вот теперь я понимаю, почему Александр Евгеньевич так быстро вам деньги отдал… И ведь весь долг до копейки вернул!

— Вернул-вернул, — весело подтвердил Лев Израильевич. — Ещё и с процентами.

Смех Юрия Николаевича оборвался.

— С какими ещё процентами? — слегка ошарашенно переспросил он.

— Да с обыкновенными. Как в банке. Берёшь кредит — возвращаешь с процентами. Вы же умный человек, вам ли это объяснять…

— Ну и где же эти проценты?

— Как где? У меня. И это логично.

— Что-то не понимаю я вашей логики, — слегка подозрительно произнёс Юрий Николаевич.

Лев Израильевич состроил обаятельную улыбку.

— А я вам сейчас объясню, и вы всё поймётё, вы же умный человек. Когда вы дали мне поручение получить долг с Александра Евгеньевича, вы назвали только искомую сумму и не упомянули ни о каких процентах. Я вам данную сумму предоставил и премиальные с неё получил. Но Александр Евгеньевич оказался весьма порядочным человеком, он выразил глубочайшее сожаление в том, что не вернул вам долг раньше и поэтому, в качестве дружеского жеста, вернул мне деньги с некими процентами. Вы же, повторяю, о процентах не сказали ни слова и, судя по вашей реакции, возвращённая вам сумма полностью вас удовлетворила. В этом случае я счёл себя вправе полученные мною проценты удержать у себя в качестве… ну, скажем, комиссионных. Это же мои ноги, моя голова, мои нервы! А я же пожилой человек! Да и Цилечка моя будет счастлива, когда я скажу ей: «Душа моя, Юрий Николаевич — золотой человек! Он заплатил мне за работу даже больше, чем я ожидал!». И тёща моя за вас Бога молить будет… А благодарность человеческую просто так за деньги не купишь. Вы же понимаете…

Нельзя сказать, что Юрий Николаевич был донельзя доволен таким оборотом, но неожиданно быстрый возврат денег привёл его в хорошее настроение. Да и не удивительно — он весь день так смеялся, так радовался, был таким довольным, что при всём своём желании уже не мог сменить милость на гнев. Это было бы как-то противоестественно. Поэтому он вздохнул, махнул рукой и добродушно произнёс:

— Ну что ж, Лев Израильевич, вы сегодня так меня порадовали, что я просто не могу ни в чём вам отказать. Такие положительные эмоции, как сегодня, тоже за деньги не купишь. Так что вы меня убедили, будь по-вашему.

С этими словами он открыл сейф, вынул оттуда бутылку коньяка и, разливая его по рюмочкам, вспомнил недавний казус в техотделе и непринуждённо пошутил:

— И вообще, с сегодняшнего дня я могу назвать вас своим любимым евреем.

И, усмехнувшись, добавил:

— Хотя кто его знает: может быть, у каждого приличного человека и должен быть свой любимый еврей?

 

Через несколько дней Лев Израильевич принёс Юрию Николаевичу ещё один долг. Потом ещё. Его простая до гениальности метода изымания денег оказалась настолько идеальной, что ни разу не засбоила. Все его клиенты выдерживали не более двух дней, после чего с безумным видом и дрожащими руками торопились раскошелиться. Впрочем, один из должников, Андрей Борисович, выдержал целых четверо суток. На пятые сутки он, надравшись вдребезги, целеустремлённо рыскал по собственному офису, разыскивая больную тёщу Льва Израильевича, чтобы помочь ей поскорее умереть, и на полном серьёзе советовался со своим юристом, а после и с охраной, как ему было бы сподручнее укокошить вредную старушку — топором, как Раскольников, или разделочным ножом, как Рогожин. Либо просто удавить голыми руками. Морально он был готов ко всем видам убийства одновременно. Но — не пришлось. его вовремя увезли в психушку. Когда на него надели смирительную рубашку и запихивали в машину, он бормотал что-то нечленораздельное про тварь дрожащую, а уже из лечебницы исхитрился через подкупленного санитара передать компаньону записку, в которой умолял немедленно выдать Льву Израильевичу любую сумму, какую бы тот ни затребовал, ибо если компаньон тоже ляжет в психушку, то они оба выйдут оттуда нищими — конкуренты не дремлют.

Вскоре слух о любимом еврее Юрия Николаевича разлетелся по всем деловым кругам. Многие бизнесмены, в былые времена подзабывшие о существовании Юрия Николаевича, стали резко пытаться с ним подружиться поближе или, по крайней мере, завести какие-то серьёзные деловые отношения. Некоторые не шутя спрашивали Юрия Николаевича, можно ли им арендовать его еврея на пару-тройку дней, но Юрий Николаевич категорически отказывался от подобных предложений. Арендная плата в данном случае его не интересовала. Корову свою не продам никому — такая скотина нужна самому.

Постепенно Юрий Николаевич начал процветать. У него как-то практически в одночасье появилось столько денег, что он сумел не только поправить текущие дела, но и перекупить выгодные заказы у бывших компаньонов, разорённых Львом Израильевичем. Как они будут выживать без заказов, ему было безразлично. «Они же не хотели возвращать мне деньги, — мысленно оправдывался он перед собой, — так что сами виноваты». О том, что он не так давно пребывал в этой же шкуре, он не задумывался. Не хотел.

Вскорости Юрий Николаевич приобрёл лоск, глянец, самоуверенность, самодовольный вид и все внешние атрибуты преуспевающего дельца. На работу он начал приходить уже не с утра, а к середине дня. Холёный, лоснящийся, пахнущий дорогим одеколоном, он вальяжно заходил в кабинет, усаживался в кресло — и руководил. Не работал, а именно руководил. Для работы он уже успел нанять исполнительного директора.

А вместе с ним, может быть даже чуть быстрее, точно так же, словно отражение в слегка кривом зеркале, изменялся и его любимый еврей, Лев Израильевич. Иной раз Юрия Николаевича поневоле передёргивало, когда тот возникал перед его глазами — сытый, самодовольный, с теми же длинными пейсами, с тем же скорбным библейским выражением глаз, и в дорогом, стильном, но постоянно мятом лапсердаке от Юдашкина. Иной раз Юрий Николаевич с большим трудом сдерживал своё непонятно откуда возникающее отвращение, но — он пока ещё не забыл, кому обязан своим скорым обогащением и поправкой всех дел. Пока не забыл.

Но с каждым днём бессознательная неприязнь всё более нарастала, и в конце концов пришла к своему логическому завершению.

 

Наступил день, когда Лев Израильевич принёс последний долг, положил на стол перед Юрием Николаевичем пачку наличных и с самодовольной ухмылкой уселся в кресло. Юрий Николаевич пересчитал деньги, и крепко призадумался. С одной стороны, долги были возвращены все. Целиком. До копейки. А с другой… Юрий Николаевич вынул из стола список своих должников, поставил последнюю птичку против последней фамилии и с невольным чувством глубокого удовлетворения произнёс:

— Ну что ж, Лев Израильевич, большое вам спасибо. Как работодатель, я весьма доволен результатами вашей работы. На сегодняшний день вы сумели вернуть все мои деньги, ваша работа выполнена, и мы сможем спокойно с вами распрощаться.

Лицо Льва Израильевича вытянулось на глазах.

— Это… это как? — переспросил он, не веря ушам своим. — Вы что этим хотите сказать? То есть… вам все деньги, а меня на улицу?!

— Лев Израильевич, — вздохнул Юрий Николаевич. — Ну как вы выражаетесь? На улицу… Почему на улицу? Всё ведь не так просто. Вы же разумный человек, и прекрасно понимаете, что я нанимал вас для того, чтобы с вашей помощью вернуть свои долги. Повторяю вам, что с этим вы справились вполне успешно и я доволен вами. Но теперь, когда моё задание выполнено, когда для вас не осталось никакой аналогичной работы, что мне прикажете с вами делать? Держать на окладе до смерти? Бесспорно, я ценил и ценю вас как прекрасного работника, но я же деловой человек и поэтому обязан уметь считать деньги. И я, право слово, не могу разбрасываться окладами. А вы говорите, на улицу… В общем, повторяю: спасибо вам большое, Лев Израильевич, но больше я в ваших услугах не нуждаюсь.

Лев Израильевич побледнел, но изо всех сил пытался сохранить лицо.

— Ну что ж… — вымолвил он сдавленным голосом. — Извольте… Извольте выплатить мне выходное пособие, компенсацию за неиспользованный отпуск, прочее… и будь по-вашему, мы расстанемся как лучшие друзья.

Юрий Николаевич картинно всплеснул руками.

— Лев Израильевич! — патетически воскликнул он. — О чём вы говорите? Какая компенсация? Какое выходное пособие? Я принимал вас на временную работу, даже без записи в трудовой книжке, а за временную работу вам ничего не полагается! Никаких компенсаций и неиспользованных отпусков! Вы КЗОТ когда-нибудь читали? Тем более… Давайте-ка рассмотрим всё это беспристрастно, посчитаем… Вот, смотрите, — и он вынул из стола лист бумаги. — Вот здесь, перед вами, список моих бывших должников. Видите? Напротив каждой фамилии стоит возвращённая сумма и сумма выплаченных вам премиальных. И суммы здесь, согласитесь, немалые. И при этом я ещё не учитываю ваши, так сказать, комиссионные, которые вы наверняка получали с каждого из них. А если ещё и их сосчитать, то вам хватит на то, чтобы прожить безбедно лет десять и любимую тёщу похоронить даже с воинскими почестями. С салютом, и со всем остальным. Хоть в Кремлёвской стене. Как маршала. Вам что, этого мало? Или вы собираетесь жить вечно?

Лев израильевич, помрачневший, постаревший, сгорбившийся, мгновенно лишившийся своего апломба, поднялся с кресла. Юрий Николаевич с изумлением заметил, как сразу осунулось и изрезалось морщинами его лицо.

— Ну хорошо… — выговорил он. — Понятное дело, вы хозяин, вы диктуете. Конечно, я уйду. Без денег. Хотя без меня вы ничего бы не вернули и сейчас прозябали бы или вообще разорились. Ну да Бог с вами… Вы одно мне скажите: у вас совесть есть? Она вас мучить не будет?

— Да бросьте, — отмахнулся Юрий Николаевич. — Какая совесть? Я делаю деньги. А совесть и бизнес — две вещи несовместные. Если бы я по совести раздал свои деньги всем нуждающимся, направо и налево, то даже вы не смогли бы их вернуть. Так что оставьте. Совесть, мучить… Химера всё это. Эфемерида.

Впоследствии Юрий Николаевич не раз вспоминал этот разговор и его терзали смутные сомнения: а правильно ли он поступил? Может быть, нужно было не так расстаться? В том, что расставаться было необходимо, сомнений не было — тяжело каждый день видеть перед глазами своего искажённого двойника, которому ты, по большому счёту, ещё и многим обязан, такие вещи полагается убирать с глаз долой, в дальний угол, в шкаф к прочим скелетам, но — может быть, действительно нужно было не пожадничать, а полностью выплатить отступного, хотя бы из чувства благодарности? Однако Юрий Николаевич неизменно успокаивал себя мыслью о том, что Лев Израильевич наверняка получил столько, так сказать, комиссионных, что ему действительно может хватить до конца дней, но тем не менее, где-то в глубине сознания неустанно свербило: а не тот ли это случай, когда жадность фрайера сгубила? Юрий Николаевич всячески гнал от себя эту мысль, но она неизменно возвращалась и никак не давала ему покоя.

И предчувствие его не обмануло.

 

Прошло некоторое время. Юрий Николаевич пришёл в себя, тревожные и смутные мысли иссякли, и он вновь начал чувствовать себя хозяином жизни — этакое приятное полузабытое ощущение! Он запустил в оборот большие деньги и зарабатывал на этом, скажем так, весьма немало. О Льве Израильевиче он вспоминал всё реже и реже, а если и вспоминал, то как о забавном казусе, как о весёлом приключении, обернувшемся для него немалой выгодой. Что ж, человеку свойственно забывать собственную неправоту и успокаиваться. Не Юрий Николаевич такой первый…

Но как-то раз, в один прекрасный день, точнее, в один прекрасный конец дня, в его кабинет заглянула миловидная секретарша Алёна и каким-то не своим, ошарашенным голосом произнесла:

— Юрий Николаевич, к вам… — и исчезла, отодвинутая чьей-то рукой.

— Кто? — спросил Юрий Николаевич, поднимая голову.

И оцепенел.

В кабинет вошёл не кто иной, как Лев Израильевич собственной персоной. Но это был не тот использованный и выгнанный без выходного пособия за дальнейшей ненадобностью, моментально постаревший от унижения и обиды Лев Израильевич. Нет, этот Лев Израильевич выглядел человеком… может быть и не сильным сам по себе, но таким, за которым стоят очень серьёзные силы. Это виделось во всём — в очерствевшем выражении лица, в уверенном взгляде, в каждом движении и жесте. Даже его вечные пейсы стали выглядеть как-то более пристойно, да и лапсердак от Юдашкина был тщательно выглажен и сидел на Льве Израильевиче как влитой.

Усевшись, как и ранее, без приглашения в кресло, Лев Израильевич внимательно посмотрел в глаза Юрия Николаевича. Тот поневоле отметил, что скорбные библейские глаза Льва Израильевича остались такими же умными и цепкими, как и раньше. Выдержав паузу, Лев Израильевич заговорил:

— Юрий Николаевич… Вы прекрасно знаете, как я вас уважаю. Я всегда относился к вам… ну просто как к родному отцу. Ведь вы же золотой человек… Вы столько для меня сделали, столько… Ну вы же сами знаете… Но вы не можете представить, какие трудные нынче наступили времена! Как тяжело в эти времена живётся российскому еврею! Ах, вы этого даже представить себе не можете… Для этого нужно побывать в моей шкуре хотя бы с неделю… А я ведь пожилой человек! И у меня больная тёща! Впрочем, вы это тоже знаете… А вы помните, что ей девяносто лет?

В глазах у Юрия Николаевича потемнело. Кресло, в котором он сидел, вдруг поползло куда-то из-под его ягодиц. Борясь с нахлынувшим приступом слабости, Юрий Николаевич из последних сил ухватился за подлокотники ускользающего кресла, и как-то по-детски косноязычно прошептал:

— Лев Израильевич… Боже мой… На кого вы сейчас работаете?

И, прежде чем провалиться в обморок, успел услышать:

— На налоговую…

 

 

Назад Домашняя Вверх
Александр Сурнин © 2005

 

Используются технологии uCoz